Первый вопрос мой к футурологу будет таким, Вы можете рассказать о своем несбывшемся футурологическом прогнозе?
Конечно, это был очень приятный для меня несбывшийся прогноз, потому что я прогнозировал русско-японскую войну на 2015 год. К моему счастью, и к счастью, наверное, всех в России и в Японии. Проблему, которую в Японии должна была решить война решило землетрясение, соответственно цунами, которые произошли в 2011 году. Пассионарная энергия была растрачена и можно было обойтись без войны. Риск ее остался, но войны как таковой не было. Есть еще прогноз, который пока не сбылся. Он касается Китая. Совершенно понятно, что Китай должен прийти к кризису советского типа поскольку он является быстрорастущей индустриальной страной, а это означает, что при исчерпании индустриальной фазы развития его ждет сильный кризис. Этот кризис, безусловно, в Китае идет, он довольно четко диагностируется, но он развивается медленнее, чем я прогнозировал.

Тогда каким своим сбывшимся прогнозом вы больше всего гордитесь?
Это же всегда ситуация сиюминутная, сейчас я больше всего горжусь тем что в мае прошлого года я спрогнозировал победу Трампа на выборах и Брексит, выход Британии из ЕС. На тот момент большинство прогностиков считало ситуацию совершенно другой. Конечно, я сейчас очень горжусь, что нам это удалось предсказать.
Есть прогноз, который у меня сбылся, но которым мне совершенно не хочется гордиться. Я в 95 году говорил, что мировой терроризм резко изменит свою тактику и свои объемы и будут террористические акты совершенно другого масштаба, чем мы привыкли видеть. Это было сделано в виде статьи, называлась она геополитическое положение Европы. В 95 или 96 ее опубликовала «Звезда», а в 2001 после 11-го сентября кто ее только не опубликовал, включая Израиль, Австралию, Канаду, и это только то, что я знаю. Но таким прогнозом гордиться не очень приятно.

Россия, 2018 год, могут ли быть какие-то неожиданности на президентских выборах? Можете это спрогнозировать?
Могут, и это очень интересный вопрос, на самом деле один из самых интересных вопросов. Большинство считают, что это будут выборы без неожиданностей, что там и так все ясно, а я в этом совершенно не уверен. Дело в том, что, Россия решила предыдущую группу задач. Но сейчас у России жесточайший дефицит своего собственного проекта будущего. Есть два на сегодняшний день сценария развития. Я их называю: Византия и СССР-2. Оба они, эти сценарии, обращены в прошлое. Невозможно никуда двигаться имея сценарии направленные в прошлое. Поэтому соответственно очень может быть, что сейчас российская правящая элита, а это совершенно не глупые люди, будет искать новый ход.

Плюс к тому есть очень интересная возможность, с одной стороны оставить Владимиру Владимировичу значимое управляющее положение, а с другой стороны, избавить наконец его от решения ежесекундных, ежеминутных вопросов, которыми по российской традиции лидер занят всегда и непременно. В своей время в Древнем Риме была хорошая практика. Многие считают, что высшим постом там был консул, это действительно так. Но очень удачные консулы далеко не всегда, не в каждое даже поколение могли получить более высокую должность, должность цензора, который наблюдал общество сверху. Это не император, это совершенно другая позиция. Может быть Владимир Владимирович перейдет на такую позицию и тогда он будет искать, кто же сможет сделать следующие оперативные шаги для развития России в условиях, когда санкции стали привычными и перестали оказывать серьезное влияние на политику и экономику. Это может быть очень интересно.

Подчеркиваю, я не знаю ситуации, которая сейчас проходит в верхах. Может быть, что мы изберем более традиционный путь, продолжив существующее, тем паче, что неплохо все получается. Но я бы не стал ставить на то, что в этих выборах не будет неожиданностей. Кстати, заметьте, что если не Владимир Владимирович, то будет именно неожиданность. Потому что в этом случае будут искать фигуру, которую, наверное, сейчас знают ничуть не лучше, чем Владимира Путина в 2001 году.

Правильно ли я понимаю, что делать прогнозы о том, как будут развиваться события за рубежом легче, чем прогнозировать происходящее у нас? Потому что вы тут не можете быть объективны и беспристрастны, находясь внутри событий?
Я бы так не сказал, видите ли вы, в современном мире есть страна-гегемон. У которой вооруженные силы имеют мультидержавный стандарт, которые так или иначе засвечены во всех областях научно-технологического развития, просто научного, культурного. И в этом плане почти всем прогнозам, будь это в ЕС, России, Китае, да хоть в Новой Зеландии, всегда предшествует анализ ситуации в США, и в этом отношении самые сложные – это прогнозы по США. Многое из всего остального отсюда прямо вытекает.

При это в России издавна распространены самые апокалиптические прогнозы. Люди у нас любят пугать друг друга войной, голодом, революцией. Почему мы так склонны к апокалиптическому мышлению?
А вы знаете, мне кажется, что все просто: окружающий мир боится этих апокалиптических прогнозов гораздо больше, чем мы. И это дает нам в ряде ситуаций конкурентное преимущество. Скажи сейчас среднему шведу, финну, даже и французу, что ожидается война, колоссальный экономический кризис, и вот это очень серьезно, этого нельзя избежать. И если он вам поверит, то ему будет очень плохо и очень тяжело. Скажи это русскому, тот пожмет плечами и отреагирует примерно следующим образом – ну ладно, три конца света я уже видел, четыре кризиса тоже, ну давайте посмотрим, как будет выглядеть война. Я думаю, что это просто связано с тем, что мы кризисный народ. И как раз в ситуации кризиса обычно довольно хорошо живем. Другой вопрос, что обычно мы в ней и живем традиционно.

Самый распространенный сейчас, как кажется, мрачный прогноз – это распад России. Может случиться так, что наше поколение окажется в другой стране, с другими границами, как это случилось с поколением наших родителей?
Я не вижу возможностей распада России. Более того если вы внимательно посмотрите на сегодняшние тренды, чисто политически, вы обратите внимание, что так или иначе с Белоруссией как-то вдруг само собой случилось союзное государство, Казахстан попал туда же, а Киргизия в таможенный союз, хотя между собой у них отношения весьма напряженные и сложные. В этом смысле идет не распад, а консолидация той структуры, которую мы исторически называем Россией.
Заметьте, история могла пойти чуть-чуть по-другому и сейчас в союзном государстве была бы уже и Украина, а это было практически воссоздание всей той конструкции, которую мы когда-то называли Советским союзом, а до этого Российской империей. Поэтому нет, я не ожидаю распада России.
Несомненно, Россия будет заниматься Евразийским союзом, к сожалению, работа эта идет с медлительностью. Но она все-таки идет. Очень вероятно объединение в зоне Прикаспия, вообще говоря сейчас начинается мир новых блоков, это можно называть новой регионалистикой. И вот таким блоком может быть Прикаспий, таким блоком может оказаться центральная Азия, хотя там все конфликтуют со всеми, но все и находятся перед одними и теми же рисками. И все внимательно смотрят на Россию как на возможного арбитра и того, кто в состоянии эти риски компенсировать. Поэтому я жду противоположных эффектов, а не распада России.
Тогда сформулируйте, пожалуйста, главный вызов, перед которым стоит сейчас Россия.
У России всегда есть один и тот же главный вызов, притом очень давно. Россия не участвует в борьбе за мировое пространство концепций, в этом отношении Россия всегда находится в зависимости от других стран. И эта зависимость очень существенна. Практически ничего в науке, в технологиях, мы за малым исключением, не продуцируем сами и находимся в этом смысле в зависимости от других стран.
И у нас нет никаких концепций будущего своих. В принципе мы не двигаемся там, где нет мейнстрима, где не существует американского, английского, в самом крайнем случае японского, китайского, корейского или немецкого опыта. Все современные глобальные концепции придуманы не нами.
И вот это отставание меня пугает больше, чем технологическое и инфраструктурное. Как это было сказано Булгаковым, разруха в головах, это разруха в новых типах мышления. Поэтому мы находимся в состоянии догоняющего развития, а нельзя догонять мышление.

А что с этим делать?
Знаете, уже генерал Ермолов просил государя произвести его в немцы. У нас действительно это есть как формат болезни, и я замечу, что с ней не удалось справиться Сталину, который вел борьбу с низкопоклонством перед западом, и даже Иосиф Виссарионович не смог никуда сдвинуться при всех его репрессивных талантах. Это означает, что данная ситуация она глубоко внутри культурного кода народа. Возможно она связано с очень простой вещью, мы же очень молодая страна, не в смысле исторической культуры, нам как раз много лет, только имперской России шестьсот, до этого было еще шестьсот лет доимперской России. Наш образ – это образ подростка. Подросток как известно много чего может, иногда ему удается делать совершенно необычные вещи, мы в свое время указали немцам, что лучше них можем воевать, наверное, докажем англичанам и американцам, что лучше них можем торговать. Но заметьте, это именно такое подростковое доказательство. Мы тоже круты в каких-то вопросах. Но любой подросток он же очень внимательно прислушивается к тому, что говорят взрослые. И предлагать собственное такому подростку, это больше чем героизм, это очень трудно. И вот с этим надо что-то делать. Может специальные государственные усилия прилагать, чтобы культивировать собственные проекты будущего.

Еще о прогнозах. Вы говорите, что мир сейчас переходит в трансиндустриальную фазу, в которой все большую роль будет играть роботизация всего. Какая работа останется у людей будущего тогда?
Это очень тяжелый вопрос, он скорее неприятен. Робототехника развивается всерьез, если уже китайцы приняли, что робот дешевле и лучше китайского рабочего, то это означает, что критическую точку мы здесь прошли. Естественно, робот дешевле и лучше европейского и русского рабочего. И в этом плане нас ожидает невероятная безработица, понимаете, весь ужас мира заключается в одной простой вещи. То, что мы называем правящей элитой, они такие же люди, как и мы. А это означает, что, если у них есть выбор, решать какую-то сложную проблему сейчас, или отложить ее на 20 лет. Они всегда найдут причины отложить. Но и мы также себя ведем, в этом смысле, так что нечего нам по этому поводу возмущаться. Они знают, что создание робототехнической индустрии сейчас решит проблему надвигающего колоссального экономического кризиса. Но это же создаст через 20 лет более серьезную проблему, однако это уже будет проблема других правителей.
Так что, если не будет какого-то жесткого запрета на роботизацию, то тогда у человека останется очень немного работы. Есть сферы, где человек лучше машины и будет лучше еще очень много лет, а может быть и всегда. Ни один человек, как бы его к этому не готовили с детства, не будет работать с базами данных быстрее, чем компьютер. Однако не один компьютер, как бы его к этому не готовили, не сможет сделать то, что для человека естественно, человек умеет отличать важное от неважного и он умеет работать не с big data, а с deep data – глубокими данными, чего компьютер не умеет. Человек умеет отличать работающее от неработающего, не все, но многие это умеют. Так вот если искать профессию на будущее, это либо человек, который контролирует компьютер, заметьте, я не пользуюсь термином программист или сисадмин, эти термины будут меняться. Второй момент, это лингвистика. Начнется быстрая эволюция естественных языков, гораздо более быстрая, чем мы наблюдали за последние тысячелетие. С этим придется что-то делать, и будут нужны люди, которые смогут работать с быстро меняющимся языком. И именно люди, ведь это же будет зона интерфейса.

Россия по-прежнему страна сырьевая. Каковы ее перспективы в этом новом трансиндустриальном мире?
Россия – страна высшей лиги, за это она очень дорого заплатила в своей истории, в том числе и недавней. Из высшей лиги ее никто не исключал, это означает, что Россия будет заниматься всем – сырьем, технологиями, роботами, космосом. И это ее естественное направление, держав высшей лиги немного и терять эту позицию Россия не хочет и не может. Я не склонен рассматривать ситуацию в России как негативную, люди есть, мыслить они до сих пор не разучились, мы не можем предъявить новые концепции, мы не умеем это делать, но мы. имеем колоссальные ресурсы, в том числе не только сырьевые, я имею в виду человеческие, образовательные, и даже при всех недостатках российских городов, городские, они одни из самых ценных в мире. Всем этим нужно научиться пользоваться.
Мы упорно любим замечать моменты, по которым мы отстаем, и это хорошо, что мы их замечаем, но, когда мы опережаем, мы никогда не видим это как ценность, и это наша очень серьезная слабость. Когда мы имели самое лучшее в мире образование, которое копировали все, кому не лень, в конце концов даже тетушка Роулинг описала Хогвартс как классическую советскую физмат школу. Мы имели действительно лучшую систему образования, тем не менее мы спокойно от нее отказались, более того мы еще начали говорить, что она абсолютно никому не нужна, она ужасна и так далее. Мы умеем оценивать себя только по чужим критериям. Это тоже хорошо, надо выигрывать и по чужим критериям, но и свои держать нужно.

Вы боитесь будущего?
Я вообще мало чего боюсь, но относительно будущего в меньшей степени, чем остального. Безусловно, будущее невероятно сложно, крайне интересно, но мы с ним все равно столкнемся. Столкновение с будущим - то соревнование, в котором каждому из нас придется принять участие, и если мы этого заранее будем бояться, это не спортивно. Как и в любой другой ситуации, нельзя быть самоуверенным, но и нельзя лишать себя в уверенности, что ты человек, будешь в состоянии справиться с ситуацией.

Только что для премии «Аврора» Вы закончили документальный проект – истории про праведников, которые героически бросают все и едут в отдаленные уголки мира спасать людей, рискуя при этом собственной жизнью. Что, снимая эти истории, Вы поняли о природе героизма, чего не знали ранее? Что вообще движет людьми в такие моменты?

- Мы уже второй год этим занимаемся, сняли ни одну историю и ни с одним таким человеком пообщались. Естественно, каждый раз это research. Я достаточно глубоко пытаюсь изучить историю каждого героя и думал, что же все-таки объединяет всех, этих разных людей: женщину из Пакистана, мужчину из демократической республики Конго. Если их пытаться привести к общему знаменателю, то это будет – вера в человека. Я понял, что среди них очень много верующих. Том Катена, который стал главным лауреатом премии «Аврора» в этом году, - хирург, но при этом очень верующий человек. Прошлогодняя финалистка Фатима из Пакистана – социалистических взглядов, она верит в мировую революцию. Но так или иначе она верит и в то, что добро в итоге победит. Все наши герои считают, что люди не безнадёжны. Что в конце концов, если мы все объединимся, добро сможет восторжествовать. Это антициники. Невозможно стать героем, будучи циником. Если ты не веришь в людей, если ты циник или мизантроп, ты не сможешь быть героем. У тебя не будет этой мотивации. Чтобы совершить героические вещи нужно обладать невероятной силой, невероятной энергией. У нормального человека ее просто не хватит. А эти люди берут ее из веры, веры в любовь, добро и человека. Эта позиция мне очень близка, потому что я ненавижу циников и ненавижу распространившееся клише о том, что люди быдло. Внутренний рост, движение к самосовершенствованию, героизму возможно только если ты будешь верить в людей. Это то, что объединяет героев моих сюжетов для премии «Аврора».

На портале «Такие дела», которым Вы руководи», где был размещен цикл ваших сюжетов об этих подвижниках, говорится о том, что героизм обычно ярче всего проявляется в условиях насилия, коррупции и нищеты? Это обязательные условия для появления героев?

- Эти вещи не мотивируют на героизм, они скорее мотивируют на отчаяние. На героизм мотивируют другие вещи. Без веры, видя эти страдания, ты либо придешь в отчаяние, либо покроешься коркой и станешь циником. А если ты веришь, что людей можно спасти, что все это не напрасно, тогда у тебя появляются силы на героизм. Именно этому я учусь у героев «Авроры».

Сегодня во время показа Ваших сюжетов на нашей потанинской школе о людях многие зрители в зале плакали. Скажите, а Вы пропускаете все эти истории через себя? И вообще может ли журналист быть лишь сторонним наблюдателем или невозможно сохранять беспристрастность, работая над такими темами?

- Конечно все зависит от задач. Сейчас мы снимаем ролики в рамках премии «Аврора». Наша задача показать людям, которые ничего не знают ни про Сомали , ни про этих героев, какой ужас происходит в странах третьего мира и какой подвиг совершают наши герои. Здесь у нас задача аккумулировать этот ужас и тот героизм, который там имеет место. Когда ты в такую среду попадаешь, это «бьет по мозгам». Я понимаю, что ко всему можно привыкнуть: к войне, нищете, насилию. Но когда я увидел такого же маленького мальчика, как мой сын и мне рассказала женщина, что она шла неделю в лагерь, чтобы спастись от голода в Могадишо и спасти этого ребенка, я заплакал. И выгреб все деньги из рюкзака, которые у меня были, незаметно сунул в рюкзак этой женщине, потому что я понял, не важно выполню ли я свою журналистскую задачу, но если я ничем не помогу им, потом образ этого мальчика будет меня мучить. Я это сделал и для них, и для себя. Знаете, есть такой термин – Disaster Pornography. Так называют журналистов, которые приезжаю на место катастроф и начинают совершенно цинично, отстраненно выполнять свою работу, не обращая внимание на то, что люди умирают, на боль и отчаяние. Они расчетливо отрабатывают свои стендапы, снимают этот ужас, отталкивая всех вокруг. Автор этого термина рассказывал о том, как Софи Лорен приехала в Могадишо, и как за ней бегали папарацци просто по телам больных детей в той больнице, в которую она пришла…Они выполняли свою работу. Вот это профессионалы, но я не хочу превратиться в такого человека. Я стараюсь не превратиться в такого человека. И когда на сьемках у меня возникла эта эмоция, помочь мальчику, я сразу дал ей ход. Повторюсь, для меня важно остаться человеком.

Вообще об этом много можно говорить. Есть известная история коллективов фотографов Ben-Ben Club. Их молодость пришлась на конец апартеида, очень было много насилия в ЮАР, и они снимали весь этот ужас и стали звездами бесшабашности журналистики. Они реально отчаянные ребята, они снимали казни, насилие, которое там творилось. А потом один из них Кевин Картер поехал в Судан, там был голод, и он сфотографировал девочку, которая шла к пункту раздачи еды, но она уже была настолько слаба, что сзади ее сопровождал стервятник. Эта фотография стала одной из самых знаменитых репортажных фотографий в мире, она получила Пулитцеровскую премию, но когда этого парня стали спрашивать, а что с этой девочкой произошло, вы ей помогли? Он растерялся: «Я отогнал стервятника и пошел дальше, вокруг люди умирали, а мне нужно было сделать свою работу», - сказал он. Естественно люди его «заклевали» и стали сравнивать с этим стервятником. Через три месяца он не выдержал давления и повесился. Это тонкая и очень опасная грань, как быть профессионалом в горячей точке и при этом оставаться человеком. И журналист каждый раз делает этот выбор. Мне кажется, что если бы я оказался в подлобной ситуации я помог бы этой девочке. По крайней мере, я хочу в это верить.

Почему на Российском телевидении так мало сюжетов, которые рассказывают такие истории о героях нашего времени?

- На самом деле эта ситуация не только на российском телевидении. Потому что в принципе людей интересуют плохие новости, их интересует смерть, убийства, мы все подсажены на эту иглу. Как мы шутили на НТВ: «Плохие новости – это наша профессия». И, наверное, это заложено в психологию людей. Вы же знаете, что в Средние века люди приходили на казни и наблюдали за действием, так как это было единственное зрелище, тогда не было ни театров, ни кино, казни были единственным развлечением. То же самое сейчас происходит в ИГИЛ (организация, запрещенная в России). И эта метафора сейчас ко всему человечеству, люди хотят смотреть на экранах телевизоров и в Интернете эти кровь, казнь смерти, и так контент и подбирается, в соответствии с нашими запросами. Но, с другой стороны, должна быть и некая ответственность медиа-модераторов, Они должны не только отвечать на эти запросы аудитории, но показывать и другое. Ролики, которые я показываю смотрятся на одном дыхании, люди действительно плачут, людям и это нужно и действительно жаль, что этого не показывают широкой публике.

Может в этом есть еще и просто цензура?

- Нет, цензура включается, когда дело касается одного человека, а здесь нет ничего такого.

В 2010 году Вы покинули НТВ, к тому моменту уже многие проекты закрылись, и многие журналисты ушли. Что для Вас стало точкой невозврата, когда Вы поняли, что на этом канале больше работать не можете?

На самом деле с гордостью хочу сказать, что к тому моменту канал еще почти не покинули профессиональные журналисты. Если вы, конечно не имеете в виду 2001 год, когда произошел захват прежнего НТВ властями и канал, действительно, покинули многие тогдашние звезды НТВ. А потом следующий большой виток исхода с канала начался с меня. Потом уже ушли и Павел Лобков и Николай Картозия. Так вся команда была зачищена: кого-то уволили, кто-то ушел. Это было обоюдное решение, и от меня уже устало руководство канала, и я не понимал, что делать в этих новых условиях. Мне было уже тяжело находиться в той атмосфере, которая там сложилась. Она кардинально отличалась от той, которая была, когда я только пришел работать на канал в 1995 году. Но я красиво ушел. Я сделал цикл «Россия. Полная затмение», где я парадировал всю ту эстетику, которая воцарилась на канале: весь этот трэш и безумную конспирологию. Это был такой сатирический цикл. То есть снятый в жанре псевдодокументалистики, о том, как вокруг нас много заговоров, и все они идут с Запада. И как Россия страдает из-за этого натиска. Поскольку в то время у меня еще было много союзников на канале, цикл прозвучал и вышел в эфир. Самое смешное, что часть аудитории действительно искренне поверила в то, что существуют ковры убийцы, нацисты зомби и весь этот бред.

Рассматриваете ли Вы возможность, еще когда-нибудь вернуться на большое, скажем так, телевидение?

- Я совершенно четко понимаю, что при нынешней власти этого не произойдёт. При том, что я в общем ничего остро-политического не делаю, но настолько мы стилистически не совпадаем с нынешней властью, что я не знаю, что должно произойти, чтобы я что-то там делал. Эта пропасть со временем все увеличивается. А телевизионные начальники… когда-то они еще считали возможным предлагать мне какие –то проекты, но сейчас уже не предлагают, да и я ничего им не предлагаю. Они научились существовать в этом мире без меня, а я без них.

Арина вот о чем для начала, вы многие годы исследуете мир телевидения Но ведь сейчас кого не спроси: смотрят ли они телевизор? Большинство отвечают нет. Означает ли это, что телевидение умирает?
Нет конечно это совсем не означает что телевидение умирает. Поверьте, за свою достаточно продолжительную профессиональную жизнь и сейчас в эпоху социальных сетей особенно, я слышу постоянно этот ответ: «мы телевизор не смотрим, мы его выкинули, его нас нет, не помню, когда последний раз его смотрел» Но при этом самые жаркие дискуссии между людьми и в тех же соцсетях, как ни странно, касаются именно телевидения. Значит люди телевидение по-прежнему смотрят. И кроме того, я работаю с фактами, с данными телевизионных измерений, есть у нас такой официальный измеритель в стране Медиаскоп, бывшая компания TNS Россия. Они замеряют рейтинги. Так вот, я хочу сказать, что рейтинги, например, молодежных телевизионных каналов сейчас достаточно высокие и они растут. Значит молодые люди эти каналы смотрят. Это факт.

У больших федеральных каналов, тоже по-прежнему довольно высокие медиапоказатели. Сокращается аудитория отдельных каналов, но это потому, что она расходится по разным каналам. Просто выбор у аудитории все больше и больше. И, боюсь, что кого-то расстрою наверно, но ближайшие лет 20 телевидение точно не умрет. И сказать, что оно умирает - это большое преувеличение.

Но я могу точно сказать о себе и своих ровесниках. Почему мы не смотрим федеральные каналы. Потому что мы прекрасно понимаем, что там нам говорят неправду. И проще найти достоверную информацию найти в интернете? Означает ли это что молодую аудиторию большие федеральные каналы уже не смогут себе вернуть?

В ближайшее время ее невозможно будет вернуть. Вы совершенно правильно говорите, что на телевидении показывают неправду, там где есть информационные программы, и где по идее надо предполагается правдивый рассказ о событиях. Но на молодежных каналах, например, нет новостей, информационной составляющей, о которой вы говорите. Поэтому сказать, что неправду рассказывают на канале «Пятница» нельзя. И что на канале СТС говорят неправду, так тоже нельзя сказать. Потому что там нет таких информационных программ, таких форматов, выражаясь, телевизионным языком.

А на федеральных каналах, конечно, там искажают информацию, дают её мягко говорят не честно. И трудно будет вернуть тех, кто ушел от телеэкрана, потому что им не рассказывали правду в новостях, не давали объективную картину. Мы сейчас даже не будем оперировать понятиями правда и неправда. А хотя бы просто сбалансированную, другую точку зрения, отличную от одной доминирующей федеральной точки зрения. Да зрителей, которые ушли от телеэкранов, потому что не хотят больше наблюдать все это, их в ближайшее время вернуть практически невозможно будет к большим телеэкранам.

Известно, что большинство российских телеканалов находятся под контролем власти. Почему, все-таки, власть так боится ослабить этот контроль? Чего она так боится?

У нас очень большая страна, интернет к сожалению, в силу разных особенностей и экономических в том числе, не сильно развит в таких масштабах. А телевидение даже в самых маленьких населенных пунктах, даже очень маленьких деревнях и поселках, принимает, как минимум, два главных канала: Первый и Россия 1. То есть это коммуникатор, через который можно добираться до сознания людей. Это власть очень устраивает. Свою политику, свою повестку, свои указы, приказы, какие-то важные сообщения власть может донести до как можно большего количества людей только с помощью телевидения.

При этом у телеэкрана находится еще большое количество людей старшего возраста, а это, в том числе основной, так называемый, электорат на выборах. И это для властей тоже очень важно. Поэтому они не ослабят контроль за телевидением.

Но кроме того у нас так устроена система, что все каналы, даже формально не являющиеся государственными, так или иначе зависят от структур, связанных с государством. И государство этот рычаг контроля из рук не выпусти. И будет следить, чтобы контроль не ослабел, потому что это рычаг управления настроениями людей.

А в чем секрет такой действенности этой пропаганды? Почему наши люди воспринимают ее так некритично?

Когда вам десять раз за день говорят что черное – это черное, а белое не показывают, у человека формируется убеждение, что это так и никак иначе. Ну если человеку из всех каналов уже три года подряд например, говорят о том, что Украина – фашистское государство, то не удивительно, что у многих людей в голове постепенно выстроилась такая система координат, они поверили, что это действительно фашистское государство. Но ведь этим людям даже не дали возможность послушать другую точку зрения на происходящее в той же Украине и сравнить эти разные точки зрения, чтобы сделать самостоятельный вывод.

А было вообще время, когда телевидение России было другим, неподконтрольным власти?

Это очень сложный вопрос. Не бывает абсолютно свободного СМИ, оно всегда от кого- то зависит, либо от инвестиций частного владельца, либо от государства. Но разве что общественное телевидение зависит от денег граждан, налогоплательщиков. Были времена, когда новости были сбалансированными – мы могли видеть и ту точку зрения, и другую точку зрения. Нас могла не устраивать точка зрения телекомпании, которая принадлежала, скажем Владимиру Гусинскому или Борису Березовскому. Но был хотя бы спектр мнений, из которых люди могли для себя узнать разные точки зрения и сделать самостоятельные выводы.

Сейчас нам не дают альтернативной точки зрения. Мы слышим только одну доминирующую точку зрения – в этом беда нынешнего времени. После того, как в 2014 году была закрыта на канале Рен-ТВ программа Марианны Максимовской «Неделя», в федеральном эфире не осталось ни одной программы информационно-политической, где в открытом доступе люди могли бы услышать еще что-то, помимо точки зрения власти.

А как вы представляете себе среднестатистического зрителя федеральных каналов? Кто этот человек, который смотрит эти каналы, верит им?

Это очень разные люди. Здесь невозможно подвести общий знаменатель. Здесь социологический портрет рисовать – дело неблагодарное. Потому что разные люди выбирают разные программы, они что-то находят для себя, они смотрят сериалы, они смотрят фильмы. Нельзя на человека, который смотрит телевизор, ставить клеймо, что он жертва пропаганды. Это совершенно не так. Это люди, которые смотрят телевизор просто потому, что они хотят его смотреть. Они могут не смотреть новости и даже смотря новости, не факт, что они принимают всё это на веру. Поэтому здесь я всегда защищаю телезрителей, которые смотрят телевизор.

Почему российские журналисты так легко согласились с цензурой, почему они не пытаются ей противостоять?

Я сейчас не буду за них отвечать. Это останется пусть на их совести. Это их выбор тот или иной, какие у них аргументы были я не знаю. Выбор всегда есть, он бывает очень маленький, но он есть. Почему они так работают и почему они так рассказывают о сегодняшней жизни я не знаю. У каждого бывают свои обстоятельства. Но я думаю, что память у всех хорошая и все запомнят как, что и кто говорил в телеэфире сейчас и я думаю, возможно, со временем, жизнь расставит всё на свои места. Но я не буду сейчас анализировать, почему тот или иной журналист выбрал такой именно путь для себя.

Мы сейчас находимся в таком информационном поле, когда на нас обрушивается огромное количество информации из разных источников и иногда голова идет кругом от того, что ты не понимаешь, где правда, а где тебя обманывают. что бы вы посоветовали телезрителям, как разобраться, как вообще не сойти с ума в этом потоке такой разной информации и пропаганды?

Ну, есть, например, телеканал «Дождь» и пока еще телеканал «РБК», где можно услышать другую точку зрения. Они, конечно, с гораздо меньшим охватом, чем федеральные каналы, чем «Первый», «Россия» работают. Но, все-таки, можно еще найти альтернативные источники информации. Если вы обладаете знаниями, говорите по-английски, по-немецки или по-французски, то вы можете смотреть иностранные каналы. Надо искать в этих источниках разную информацию и делать свои выводы.

Но в федеральном эфире в настоящий момент невозможно найти выпуски новостей, повторюсь, со сбалансированной позицией и разными точками зрения. Их практически нет, если мы говорим об информации, о дискуссионных программах. Создается иногда такая мистификация и имитация дискуссия, но это именно мистификация и имитация.